Модератор
Пол: 
Регистрация: 25.12.2006
Адрес: Северный Город
Сообщений: 7,045
Репутация: 10620
|
Re: Переводы иностранных стихов.
Константы Галчинский Песня о знамени (перевод Иосифа Бродского)
Песня о знамени
Польское знамя Тобрука
встречает под Нарвиком друга,
встречает, как мертвого сына,
знамена Монте Кассино.
И каждое знамя -- с дырою.
И плотью своей дырявой
сходно с земной зарею,
с польской, с бело-кровавой.
И вьется сквозь снежную замять
бело-кровавый, как память,
флаг овеянный славой,
белый, как снег лавинный,
кровавый, как сумрак винный,
бело-кровавый.
В холодном полночном мраке
собрались польские флаги,
собрались родные знамена,
друг друга зовут поименно.
Внимая смертельному грому,
знамя -- одно другому --
во мраке военном страшном
шепчет: "Будь же отважным.
Будь же сильным: не плачься.
Нигде на свете не прячься.
Ни злость Иудина взгляда,
ни бомбы, ни грохот снаряда,
ни самое адское пламя
не выкрасят польское знамя.
Останется честным и чистым.
Промчится по склонам гористым.
Промчится по всем переправам
рассветом бело-кровавым,
безумной зарей над равниной.
Останется чистым и правым,
белым, как снег лавинный,
кровавым, как сумрак винный,
бело-кровавым".
Меркнут звезды. Светает.
На ветку птица взлетает.
Встает, как мальчик беззубый,
польский рассвет безумный.
Ущелья и горные тропы,
склоны в лесистых войсках,
ночные холмы Европы
покрыты знаменем польским.
И в дырах разверстых, во мраке,
где облако дымное тает,
кроваво-красные маки
на польской крови взрастают.
В безумном грохоте боя
знамена между собою
друг другу шепчут: не плачьте.
Пока хоть лоскут на мачте,
под нами земля покуда,
останется польское знамя
таким, как прежде, повсюду.
Повсюду, на год, на век ли,
повсюду: во льду и в пекле,
в земле африканской, мурманской,
гонимо долей цыганской,
останется гордым и правым,
в собственной смерти повинным
рассветом бело-кровавым,
белым снегом лавинным,
сгустком кровавым винным,
бело-кровавым.
И знамя рыдает, словно
оно в чьей-то смерти виновно.
Погибнуть должно оно тоже
за то, что с другими не схоже,
что с ложью оно не знакомо,
столько не было дома,
за то, что не знают другие
такой неземной ностальгии,
за то, что ходит в заплатах,
как смерть у Шопена в балладах,
за то, что ночью устало
его Богоматерь латала.
Для смерти любая причина
подходит в грохоте боя.
Но вот уж приходит дивчина.
Берет знамена с собою.
Восходит с ними по кручам,
несет их высоко, высоко,
уносит их к самым тучам,
все выше, выше дорога.
За тучи, где свет все полнит,
где все-то на свете помнят.
Повыше -- где только слава
и Варшава, моя Варшава,
Варшава, как песня о жизни
в кроваво-белой отчизне,
оставшейся чистой и правой
с кроваво-белой Варшавой,
с Варшавой, как флаг над равниной.
белой, как снег лавинный,
с Варшавой, овеянной славой,
кровавой, как сумрак винный,
бело-кровавой, бело-кровавой,
бело-кровавой, невинной.
Gałczyński Konstanty Ildefons Pieśń o fladze
Pieśń o fladze
Jedna była - gdzie? Pod Tobrukiem.
Druga była - hej! Pod Narvikiem.
Trzecia była pod Monte Cassino,
A każda jak zorza szalona,
biało-czerwona, biało-czerwona!
czerwona jak puchar wina,
biała jak gwiezdna lawina,
biało-czerwona.
Zebrały się nocą flagi.
Flaga fladze dodaje odwagi:
- No, no, nie bądź taka zmartwiona.
Nie pomogą i moce piekła:
jam ciebie, tyś mnie urzekła,
nie zmogą cię bombą ni złotem
i na zawsze zachowasz swą cnotę.
I nigdy nie będziesz biała,
i nigdy nie będziesz czerwona,
zostaniesz biało-czerwona
jak wielka zorza szalona,
czerwona jak puchar wina,
biała jak śnieżna lawina,
najukochańsza, najmilsza,
biało-czerwona.
Tak mówiły do siebie flagi
i raz po raz strzelił karabin,
zrobił dzirę w czerwieni i w bieli.
Lecz wołały flagi: - Nie płaczcie!
Choćby jeden strzępek na maszcie,
nikt się zmienić barw nie ośmieli.
Zostaniemy biało-czerwone,
flagi święte, flagi szalona,
nie spoczniemy biało-czerwone,
czerwone jak puchar wina,
białe jak śnieżna lawina,
biało-czerwone.
O północy przy zielonych stolikach
modliły się diabły do cyfr.
Były szarfy i ordery, i muzyka
i stukał tajny szyfr.
Diabły w sercu swoim głupim, bo niedobrym
rozwiązywały biało-czerwony problem.
Łkała flaga: - Czym powinna
zginąć, bo jestem inna?
Bo nie taka... dyplomatyczna,
ta od mgieł i od tkliwej rozpaczy,
i od serca, które nic nie znaczy,
flaga jak ballada Szopenowska,
co ją tkała sama Matka Boska.
Ale wtedy przyszła dziewczyna
i uniosła flagę wysoko,
hej, wysoko, ku samym obłokom!
Jeszcze wyżej, gdzie się wszystko zapomina
jeszcze wyżej, gdzie jest tylko sława
i Warszawa, moja Warszawa!
Warszawa jak piosnka natchniona,
Warszawa biało-czerwona,
czerwona jak puchar wina
białą jak śnieżna lawina
biało-czerwona,
biało-czerwona,
Ohej, biało-czerwona.
Добавлено через 23 минуты
Константы Галчинский Анинские ночи (перевод Иосифа Бродского)
Анинские ночи
Оставь в покое ожерелье.
Ночного ветра канонада
гудит над нашею постелью,
как Альбенисова соната.
Алмазом месяц разрезает
стекло. Свеча из парафина
горит, и на постель свисает
паук -- подобьем балдахина.
И ночи саксофон прекрасный
звенит, высок и необыден.
И польских дней абсурд ужасный
во тьме не так уж очевиден.
И опахалом безграничным,
украшенным: узором птичьим,
узором, отлетевшим прочь,
нам Арапчонок машет чудный
с серьгою в ухе изумрудной...
И это -- Ночь.
Gałczyński Konstanty Ildefons ANIŃSKIE NOCE
ANIŃSKIE NOCE
Korale twoje przestań nizać,
wiatrowi bardziej jestem rad,
bo jak muzyka Albeniza
przewraca nas na łóżko wiatr.
Księżyc diamentem szyby tnie,
na zachód pędza ptaki,
pająk nad łóżkiem zwiesza się -
szkoda, że nie baldachim.
Upiorny nonsens polskich dni
kończy się nam o zmroku.
Teraz jak wielki saksofon brzmi
noc taka srebrna naokół.
I wielkim, bezkresnym wachlarzen
wachluje nas chłopiec nieduży,
szmaragdy w uszach ma,
on jest Murzyn,
a my nazywamy go Nocą.
Добавлено через 56 минут
Константы Ильдефонс Галчинский Заговоренные дрожки (Перевод Иосифа Бродского)
Наталии, маленькому фонарику
заговоренных дрожек
1
Allegro
Верить мне – не неволю.
Но лжи здесь нету ни грамма.
Шесть слов – и не боле –
имела та телеграмма:
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
Волосы дыбом встали.
Стукнул зубом от страха.
Сразу вспомнил Бен-Али,
нашего черного мага.
Память моя прекрасна,
помню все, слово в слово:
«…заговорить коляску –
это проще простого.
Нужно кучеру в очи
сверкнуть специальной брошкой
и он заколдован тотчас,
а также и сами дрожки,
но коня – невозможно…»
Номер набрал осторожно
– Будьте добры Бен-Али…
В ответ тяжело вздохнули.
– Мне кажется, заколдовали
лошадь…
– Вас обманули.
Отбой.
Затрясся, ей-богу.
Едва сдержался от крика.
Ночь. Начало второго.
В дверях почтальон, как пика.
Кто он, тот почтальон?
Вдруг под пилоткой – рожки?
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ?
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК?
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ?
Страшно. Блеск зодиаков.
Спазма горло сжимает.
С крыш серебряных Краков
упавшие звезды снимает.
Ветер листья шевелит,
мнет почтальон пилотку…
А может быть, в самом деле
заказывал днем пролетку?
Может, в парк на гулянье?..
Мысли чтоб прояснились?..
Кучер уснул в ожиданье,
во сне усы удлинились,
и спящего зачаровали
ветер, ночь и Бен-Али.
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
2
Allegro sostenuto
С улицы Венеции к Суконному ряду
Артур и Ронард – два моих брата –
меня провожали под белые руки.
Нужно сказать, мы не знали скуки.
Месяц порою, кружась, снижался,
к носу булыжник вдруг прижимался.
Так и брели мы сквозь спящий Краков…
3
Allegretto
Как мерцанье зодиаков,
только порванное в клочья:
НАБИВАНЬЕ ЧУЧЕЛ ночью,
ночью ШВЕДСКИЕ КОРСЕТЫ,
ночью спящие КЛОЗЕТЫ,
ночь в КОНТОРЕ ПОГРЕБАЛЬНОЙ,
ночью ХОР НАЦИОНАЛЬНЫЙ,
ночью СЫР и ночью САХАР,
ночью ДАМСКИЙ ПАРИКМАХЕР,
ночью РЕЛЬСЫ, ночью ТРУПЫ,
ночью СКЕТЧИ сборной ТРУППЫ,
СТЕНОГРАФИЯ кошмаров
с ночью СМЕШАННЫХ ТОВАРОВ,
ночь ПОМНОЖЕННАЯ НА ТРИ,
нечто в КУКОЛЬНОМ ТЕАТРЕ,
ночь в КОСТЕЛЕ у оконца,
словно кается точь-в-точь…
Словом,
верные знакомцы:
вечный ветер, вечная ночь.
4
Allegro ma non troppo
Добрался до дома, где трактир «У негров»
(э-эх, жизни не жалко за этот дом!),
как струны рояля, натянуты нервы,
в горле какой-то холодный ком.
Спящую площадь обшарил взглядом.
О, ужас! Рядом с Суконным рядом:
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
Все, как было в той телеграмме.
Под башней Марьяцкой стою в пижаме,
а конь, представьте, шевелит ушами!
5
Allegro cantabile
Грива белеет, и хвост белеет,
ветер, запутавшись в них, звереет.
Белые дрожки по тракту мчатся.
Девушка в церковь мчится венчаться.
Пар из ноздрей коня вылетает.
Рядом с нею моряк восседает.
Моряк – подонок – ведь всем известно:
в каждом порту его ждет невеста.
Пусть же за это он сгинет в море.
Девушка после умрет от горя,
от одиночества и печали…
Только по смерти, как и вначале,
сила любви – иль ее причуда –
соединила их…
Но покуда
едет в коляске заговоренной
с панной влюбленной моряк влюбленный
к старой капелле в деревне бедной…
И там, где Езус лицо склоняет,
руки печальные соединяет
ксёндз, похожий на месяц бледный.
Ночь воет. Воркует нежная пара.
Но на рассвете,
клубами пара,
от желтой ограды, во мраке спавшей
возле ворот, с которых свисают
листья барокко и лист опавший,
на веки вечные исчезают
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
6
Allegro furioso alla polacca
А в извозчичьем трактире,
в самом лучшем месте в мире,
пар клубится облаками,
и усы над котелками
нависают с темной целью,
словно жизнь над колыбелью,
и в башку со всех сторон
бьется вальс «Веселый слон».
По тарелке стукнув ложкой,
заявляет пан Оношко:
– Да, машины торжествуют!
Но покуда существуют
в мире тракты и дорожки,
фаэтоны, санки, дрожки,
кони, седла, сбруя, дышло,
небеса, поля и Висла –
в городах больших и малых,
даже в самых захудалых,
будут, хоть невесть какие,
пусть хоть самые плохие
ЗАГОВОРЕННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАГОВОРЕННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАГОВОРЕННЫЙ КОНЬ.
Konstanty Ildefons Gałczyński Zaczarowana Dorożka
Zaczarowana Dorożka
Natalii -
ktora jest latarnią
zaczarowanej dorożki
I
Allegro
Zapytajcie Artura,
daję słowo: nie kłamię,
ale było jak ulał
sześć słów w tym telegramie:
ZACZAROWANA DOROŻKA
ZACZAROWANY DOROŻKARZ
ZACZAROWANY KOŃ.
Cóż, według Ben Alego,
czarnomistrza Krakowa,
"to nie jest nic takiego
dorożkę zaczarować,
dosyć fiakrowi w oczy
blysnąć specjalną broszką
i jużeś zauroczył
dorożkarza z dorożką,
ale koń - nie". Więc dzwonię:
- Serwus, to pan Ben Ali?
Czy to możliwe z koniem?
- Nie, pana nabujali.
Zadrżalem. Druga w nocy.
Pocztylion stał jak pika.
I urosły mi włosy
do samego świecznika:
ZACZAROWANA DOROŻKA?
ZACZAROWANY DOROŻKARZ?
ZACZAROWANY KOŃ?
Niedobrze. Serce. Głowa.
W dodatku przez firankę:
srebrne dachy Krakowa
jak "secundum Joannem"
niżej gwiazdy i liście
takie duże i małe.
A może rzeczywiście
zgodziłem, zapomniałem?
Może chciałem za miasto?
Człowiek pragnie podróży.
Dryndziarz czekał i zasnął,
sen mu wąsy wydłużył
i go zaczarowali
wiatr i noc, i Ben Ali?
ZACZAROWANY DOROŻKARZ
ZACZAROWANA DOROŻKA
ZACZAROWANY KOŃ.
II
Allegro sostenuto
Z ulicy Wenecja do Sukiennic
prowadził mnie Artur i Ronard,
a to nie takie proste, gdy jest tyle kamiennic
i gdy noc zielono-szalona,
bo trzeba, proszę państwa, przez cały nocny Kraków:
III
Allegretto
Nocne WYPYCHANIE PTAKÓW,
nocne KURSY STENOGRAFII,
nocny TEATR KRÓL SZLARAFII,
nocne GORSETY KOLUMBIA,
nocny TRAMWAJ, nocna TRUMNA,
nocny FRYZJER, nocny RZEŹNIK,
nocny chór męski CZEŚĆ PIEŚNI,
nocne SERY, nocne MLEKO,
nocne TAŃCE WIECZYSTEGO,
nocne DZIŚ PARÓWKI Z CHRZANEM,
nocne TOWARY MIESZANE,
nocna strzałka: PRZY KOŚCIELE!
nocny szyld: TYBERIUSZ TROTZ,
słowem, nocni przyjaciele,
wieczny wiatr i wieczna noc.
IV
Allegro ma non troppo
Przystanęliśmy pod domem "Pod Murzynami"
(eech, dużo bym dał za ten dom)
i nagle patrzcie: tak jak było w telegramie:
przed samymi, uważacie, Sukiennicami:
ZACZAROWANA DOROŻKA
ZACZAROWANY DOROŻKARZ
ZACZAROWANY KOŃ.
Z Wieży Mariackiej światlem prószy.
A koń, wyobraźcie sobie, miał autentyczne uszy.
V
Allegro cantabile
Grzywa mu się i ogon bielą,
wiatr dmucha w grzywę i w biały welon.
Do ślubu w dryndzie jedzie dziewczyna,
a przy dziewczynie siedzi marynarz.
Marynarz łajdak zdradził dziewczynę,
myślał: Na morze sobie popłynę.
Lecz go wieloryb zjadł na głębinie.
Ona umarła potem z miłości,
z owej tęsknoty i samotności.
Ale że miłość to wielka siła,
miłość po śmierci ich połączyła.
Teraz dorożka zaczarowana
jedzie pan młody z ta młodą panną
za miasto, gdzie jest stara kaplica,
i tam, jak w ślicznej starej piosence,
wiąże im stułą stęsknione ręce
ksiądz, co podobny jest do księżyca.
Noc szumi. Grucha kochany z kochaną,
ale niestety co rano
przez barokowa bramę
pełne sznerklów i wzorów
wszystko znika na amen
in saecula saeculorum:
ZACZAROWANA DOROŻKA
ZACZAROWANY DOROŻKARZ
ZACZAROWANY KOŃ.
VI
Allegro furioso alla polacca
Ale w knajpie dorożkarskiej
róg Kpiarskiej i Kominiarskiej,
idzie walc "Zalany Słoń";
ogórki w słojach się kiszą,
wąsy nad kuflami wiszą,
bo w tych kuflach miła woń.
I przemawia mistrz Onoszko:
- Póki dorożka dorożką,
a koń koniem, dyszel dyszlem,
póki woda płynie w Wiśle,
jak tutaj wszyscy jesteście,
zawsze będzie w każdym mieście,
zawsze będzie choćby jedna,
choćby nie wiem jaka biedna:
ZACZAROWANA DOROŻKA
ZACZAROWANY DOROŻKARZ
ZACZAROWANY KOŃ
Konstanty Ildefons Gałczyński
1946
Добавлено через 2 часа 52 минуты
КОНСТАНТЫ ИЛЬДЕФОНС ГАЛЧИНСКИЙ МЕСЯЦ (перевод Александра Голенбы)
МЕСЯЦ
Механизмом потаенным движим,
я вплываю в сон дворцов и хижин.
Движусь неприкаянным снобродом
по отвесным плитам и по сводам.
Свет мой чешуей монет блестящих
густо осыпает лица спящих.
Пущены пружиною зловещей,
оживают мертвенные вещи.
Получают новые значенья
образы, названья, измеренья.
И в часы, когда мой свет обилен,
утихает вихрь, смолкает филин.
Удлиняются мосты и реки,
парапеты, и смычки, и деки.
Мир окутан лунным беспорядком,
диким виноградом город заткан.
На балконах и промеж балясин
луч, как ребус, сбивчив и неясен.
Меркнет луч, туманом поглощенный,
гаснет ребус, ночи возвращенный,
возвращенный сумеречным тучам,
зодчим позабытым и могучим.
И опять из каменной Вселенной
светом вырван контур переменный.
Полночь прихотливее художниц,
а лучи острей портняжных ножниц.
Камень стонет, жалуется, плачет,
свет его грозит переиначить,
превратить в светильники и лица,
а потом в иную форму влиться -
в яблоки, в бинокли, в балюстрады,
в темный ветер мокрой автострады.
Со стены на стену — ночью синей
свет несет изломы смутных линий,
площадь перейти вам запрещает,
лестницы и окна похищает.
У коней вдруг исчезают дуги,
бубенцы кричат-гремят в испуге.
Как твои звучанья вдохновенны,
полночь, филармония Селены!
Входит свет мой, зелен и всесилен,
в закоулки мозговых извилин,
в хрупкое стекло ночной печали,
в реки все, что отблеск мой качали,
в очи птиц, собак и женщин пьяных,
в серебро стариннейших чеканок,
в фонарей полночных изумруды,
в хрустали сверкающей посуды!
И всему, на чем мой луч хлопочет,
сдержанно желаю доброй ночи!
Кто же я? Зачем во мгле качаюсь?
Почему по-польски я прощаюсь?
Всем вещам я поклонюсь бесстрастно:
— Доброй ночи! Скоро я угасну.
Меркнет свет, как музыка над бездной:
— Доброй ночи! Скоро я исчезну.
Но сперва обрушусь в зал концертный,
чтоб не сгинуть в памяти бессмертной!
Прямо с неба рухну лунным ритмом,
скрипачом застыну над пюпитром.
И, четыре вальса под сурдину
разбросав, я в темный купол хлыну
временем расцвета и ухода, -
чтобы слушатели присмирели,
чтоб звучали дьявольские трели
пляской четырех сезонов года!
Снег и зной, пушок плодов румяных,
имена созвездий безымянных,
заросли и мертвые пустыни
исполинским колесом вращаю
и неровно спицы освещаю
бликами лимонно-золотыми!
Вот каков я, месяц яснолобый,
не блистаю новизной особой, -
но в окне мерцаю над тобою
среброглавой легкой сединою!
Там над крестовиною вишу я,
светом раздвигая тьму большую -
светом, сродным полуночным высям,
перечеркиваю строки писем;
лучик мой на прядях серебрится,
а тебе сентябрьский дождик снится,
и глаза твои — озёра света,
две любви, два счастья, два рассвета!
Я — хранитель ласковых сокровищ,
ты лучам объятия раскроешь.
Нотной вязью, лунной канителью
вышью полог над твоей постелью;
там намечу Млечные пути я,
и пичуг, и башни крепостные!
Лик твой стал серебряною маской,
сон твой стал немыслимою сказкой;
а когда умру, не слезной грустью -
месяцем к твоим глазам вернусь я,
загляну тебе я прямо в очи:
— Это я. Твой месяц. Сердце ночи.
Gałczyński Konstanty Ildefons Księżyc
Po kręgu zakreślonym starannie
toczy się świecący mój mechanizm;
każdą linię, bryłę i płaszczyznę
trącam tym świecącym mechanizmem,
stąd cień srebrny podczas nocnych godzin,
co po świecie jak po twarzy chodzi.
Poruszone mą wielką sprężyną
rzeczy martwe tak jak żywe płyną,
barwę, nazwę, kształt, wagę i wymiar
w dźwięczną płynność zmienia noc olbrzymia
i ucicha wiatr, i milknie sowa,
gdy nadchodzi pora księżycowa.
Mosty tracą kres. Smyczki się dłużą.
W miastach zjawia się pochyłych dużo
nagle ulic. Dzikie wino gore
i się zwija raz w es, raz we flores.
Na balkonach i na balustradach
każdy promień swój rebus układa,
a gdy ciemność zgasi część promieni,
rebus wraca do ciemnej przestrzeni,
jak do matki, tam gdzie pędzi w chmurach
wyzwolona z liczb architektura.
I znów z morza rzeczy, z głębi dennej
wynurzają się kontury zmienne,
ogmatwane z wszystkich stron księźycem,
promieniami, co tną jak nożyce;
kamień jęczy, mówi swoją skargę,
w bas się zmienia, a z basa w latarkę,
z tej latarki w twarz, a potem znowu
w jakąś inną formę księżycową,
w jabłko, w lichtarz, w binokle na nosie,
i znów w ciemny wiatr na ciemnej szosie.
Ulicami, ze ściany na ścianę,
blask przenosi swe linie łamane;
plac, że przejść nie można, tak zasnuwa,
schody kradnie i okna przesuwa,
klucze giną ludziom, dyszle koniom,
wszystkie dzwonki jak na alarm dzwonią -
a to pełnia leci rozświetlona,
fruwająca, świecąca filharmonia.
Wtedy, wtedy wchodzi światło moje
w najtajniejsze skrytki, w mózgu zwoje,
w tony kruche jak szkło, w wieczne malw
w rzeki wszystkie, wzgórza, czasy, barwy,
w oczy ptasie i psie, i kobiece,
w lichtarz srebrny i zieloną świecę,
w dzikie wino po ścianie się pnące,
we wszystko kuszące, mijające,
wirujące niezmienną przemianą,
i wszystkiemu powiadam: Dobranoc,
Któż ja jestem? Płochy blask na ścianie,
a to moje polskie pożegnanie.
Rzeczy miłe, ponure i jasne,
dobrej nocy! Ja za chwilę zgasnę.
Światło moje cichnie jak muzyka.
Ten promień niech zostanie. Ja znikam.
Lecz nim zniknę - byście pamiętali -
mój ostatni koncert dam w tej sali;
prosto z nieba, przez szybę, na ścianę
wsrebrzę się i przed pulpitem stanę,
cztery walce zagram, z tłumikiem,
cztery walce nieśmiertelnym smykiem,
pod kopułą ciemną i wysoką -
a to będzie tylko wirowanie,
zakwitanie i przekwitanie,
czas tańczący, cztery pory roku.
Śnieg i pustka, owoc i pragnienie,
gwiazd imiona i bez imion cienie,
i pustynia, i zieleń kobieca,
i zgiełk w sercu, i gwiazda nad świerkiem -
wszystko kręci się na kole wielkiem,
a ja szprychy w tym kole oświecam.
To są moje sprawy księżycowe,
bardzo trudne, chociaż tak nienowe.
Widzisz? w górnej szybie srebrna głowa?
To ja jestem, pełnia koncertowa.
Zawieszony u tej szyby górnej,
tobie świecę w noce niepochmurne,
w listach twoich przekręcam litery,
na twe loki spadam deszczem srebrnym
i sen tobie śni się w noc wrześniową,
żeś trąciła gałązkę deszczową -
i twe oczy, jak dwa lichtarzyki,
w dwie radości świecą, w dwa płomyki.
Potem, świateł różnych szafarz szczodry,
z światłem zbliżam się do twojej kołdry;
świecąc jak latarnia światłem sutym,
kołdrę twą zahaftowuję w nuty,
w gwiazdy, w gwiazdki, w całe Drogi Mleczne,
w chmury, w ptaki, w baszty średniowieczne.
A ty, srebrna, śpisz ze srebrną twarzą,
i jest nocny czas, i sny się marzą.
Gdy odejdę, nie płacz, moja żono -
ja księżycem wrócę pod twe okno.
Kiedy w szybie promień zamigoce,
wiedz: to ja. Twój księżyc. Serce nocy.
Последний раз редактировалось Ковальчук Ан; 25.12.2012 в 09:57..
|
WMZ: 826074280762 
Language
20.12.2012, 09:52
#76
Похожие темы
Линейный вид
